Число белорусов, побывавших в зоне боевых действий в составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане, составило более 30 тысяч человек. В одно время, с одного призыва, в один батальон отправились туда трое парней из Молодечненского района, среди них – Константин ГАН.

«Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне…» Именно эти строки стучали в висках накануне нашей встречи с воином-интернационалистом и в ходе беседы находили всё большее подтверждение. Горячее, как климат Афганистана, железное, как оружие в руках вчерашних мальчишек, тяжелое и горькое, как запах войны.

На службу в армию Константин Ган был призван осенью 1983-го. Сразу попал в подготовительный центр в Ашхабаде. Там пробыл четыре месяца и был направлен в Джелалабад – административный центр провинции Нангархар, попал в первый батальон ГРУ спецназначения.

– Имел ли я какое-то представление о том, куда направляюсь? – Константин Иванович на секунду задумывается. – Очень посредственное. Каким увиделся Афганистан? Я – парень из лесной страны, из деревни с живописным названием Гай – ступил на практически безжизненную землю, где высокие хребты чередовались с плоскогорьями и бессточными котлованами. Первое воспоминание, когда прилетели в Кабул: очень хотелось пить. Смотрим: бочка с водой, а рядом часовой, строго одна кружка воды в руки. А что за вода? Верблюжья колючка заваренная, сырой воды глоток – привет, дизентерия. Из Кабула на грузовых вертолетах переправили в Джелалабад. Пыльной, жаркой зимой, когда на солнце температура выше 50 градусов, встретил нас Афганистан.

Первые эмоции от климата и необычного пейзажа сменились совершенно другими – страхом и ужасом, когда в ущелье свистят пули, а из-за эха просто невозможно новичку понять, откуда ведется стрельба, и кажется, будто попал под свинцовый дождь, от которого невозможно укрыться. А потом, признается мужчина, как бы это сейчас страшно ни звучало, привыкли и втянулись.

– Задачи перед нами ставили разные, – вспоминает Константин Иванович. – Но в основном отправлялись на зачистку кишлаков, вечером вылетали на вертолетах, высаживали нас за 15-20 километров до места назначения, ночь шли по горам, утром занимали позиции.

Константин Иванович немногословен. Да и уместно ли красноречие, когда говоришь о смерти? А с ней свидания были едва ли не каждый день. Когда погибали товарищи, на руках умер пулеметчик Смыков, именно в его остекленевших глазах Константин впервые так близко увидел отражение черной бездны. И сам не раз оказывался на волоске.

– В очередной раз вылетели на кишлак, расположились в горах и стали ждать другую роту, которая должна была высадиться в качестве живца – гнать в нашу сторону, – возвращается к воспоминаниям воин-интернационалист. – Но та рота понесла большие потери, и оставшиеся в живых улетели обратно. А мы остались недалеко от разрушенного кишлака без какого-либо движения. А потом оказалось, что там «духи», которые и начали нас жать. Уходя через ущелье, вышли на ДШК – крупнокалиберный пулемет. Я шел в головном дозоре, захватили ДШК и помогли роте выйти, за что позже и получил орден Красной звезды.

Вспоминая об этом и других эпизодах, Константин Иванович говорит, что тогда они не воспринимались как нечто ужасное. Там некогда было думать и размышлять, нужно сразу действовать, анализировать начинаешь уже после.

– Раз заговорили о смерти, насколько сложно преодолеть себя, чтобы направить оружие, пускай и в сторону врага?

– Первое время ужасно, твердости не было, рука дергалась, и внутри всё надрывалось. Потом осознаешь, что ты на войне, видишь, как прилетает в наших ребят, и понимаешь: либо ты, либо они.

– Так рано повзрослевшие мальчишки, в 18-19 лет...

– Действительно зеленые были совсем. На службу я призвался, едва исполнилось 18 лет. В 20 вернулся домой, а здесь «сухой» закон, купить можно только в 21 год. Такой вот парадокс: чтобы воевать, мы были достаточно взрослые, а до 100 граммов не доросли...

– Что вам помогало идти вперед, когда находились в этом пекле?

– Сила дружбы. Уверенность, что за спиной настоящие товарищи. А еще – страх, самый большой – не вернуться домой, причинить боль родным. В Афганистане никто себя особенно не жалел, а вот навсегда потеряться для родных – по-настоящему страшно.

– Тяжелые воспоминания – сколько они не давали вам спать? Или не меньше тревожат даже спустя 40 лет?

– Сейчас уже не так часто, но всё равно вижу во снах Джелалабад. А поначалу нужно было и днем адаптироваться к мирной жизни. Мгновенная реакция была даже на свист птички. А левая рука постоянно тянулась к правому плечу, чтобы «поправить ремень автомата, который часто сползал».

– Со своими детьми, внуками разговариваете на эту тему?

– Нет. Воспоминаний-то много, говорить о них трудно. Между собой с ребятами вспоминаем, всегда собираемся 15 февраля, сначала на торжественном мероприятии, после в более тесном кругу. Раз в год достаю и надеваю китель. В этом году дважды получится – внеочередной раз для встречи с вами.

Среди множества наград на кителе особенно выделяется орден Красной звезды. Но не ее считает своей главной наградой Константин Ган, а жизнь. А медали и грамоты, говорит мужчина, просто как подтверждение добросовестному отношению к делу, исполнению долга, большой ответственности за сохранение самого бесценного – жизни, и не только своей.

Текст и фото: Марина ПУЦЕЙКО